UNIKEY ABSOLUTUS

Есть у памяти свойство играть. Ты думаешь, что некое событие происходило в таком-то году, хотя на самом деле это происходило гораздо раньше или позже. Или на долгие годы ты запираешь что-то вообще, как в столе. И это не метафора и не штампованный уже ход голливудского фильма. В самом деле бывает такое. Я вот когда писал сейчас одну из частей этого всего дела, захотел найти свои одни старые опусы, чтобы то ли удостовериться, что они в самом деле существуют, то ли ощутить те запахи и ту радость, когда я их создавал. Как мнительный коллекционер, я складывал их по папкам, копировал, переносил с компьютера на ноутбук, в облака, на третий, четвёртый комп, хранил в телефоне, но никогда не заглядывал. Они назывались Unikey Absolutus, где первое слово - брэнд моей клавиатуры, с которой я начинал. Ни разу в жизни больше не было у меня белой клавы. Моя единственная, моя единственная. В первый месяц после исключения из Вологды я разбирал все написанное там, в общаге, на Козленской, на Новгородской, на Ленинградской, на Ярославской, на Панкратова, на Конева, и понял, что у меня никогда не получалось вести дневник последовательно. А так как говорить я не имел возможности ни с кем (всё равно меня никто не понимал), дневники часто становились отдушиной. Но: тут тетрадка, тут начало, тут какая-то запись. В конечном итоге я мог лишь считать свои расходы, потому что это помогало как-то контролировать деньги. Благодаря этому я знаю, сколько чего стоило в феврале 2002 года.

Вот ты мне говоришь, что это ненормально, что я написал, как я убил Макса. Потому что этого события не было? И я знаю: ты легко можешь выстроить целую умную и, главное, логичную философию насчёт того, почему этого не должно было случиться в моей книге. И исходя из неё ты легко откажешься от веры в то, что я делаю здесь. А если оно случилось в самом деле? Мне нельзя об этом писать бы было?.. Это ты исходишь из своего представления о моей жизни и о том, как я должен её представлять. Но если я и сам порой не уверен в том, что было или не было, как я могу быть честным? И если ты считаешь, что действительность сама по себе охуенный материал, то я так никогда не считал. В действительности меня всегда спасало только то, что я мог создавать в ней что-то совершенно иное. В детстве это были мечты о Зазеркалье. То есть не мечты в обычном смысле, когда лежишь и представляешь, а настоящее Зазеркалье. Я брал зеркало, подставлял к лицу и ходил с ним по потолкам квартиры, переступая через люстры. Я знал, что в том мире все иначе. Я бы хотел написать роман о том, как я, взрослея, осознаю свою гомосексуальность, встречаю первого парня, который меня, конечно, бросает, а я, триумфально вскинув голову, уезжаю в большой город. Действительность была для меня пустым временем, отнимающим у меня время для моего настоящего. Оно было моим миром вне опыта, пусть это сильнейший парадокс, но - придётся принять. Память совсем не хороший слуга, мало того, даже скрупулезное описание каждой минуты заняло бы тома. Как описать то, чем я сейчас на самом деле живу? Я пишу эти строки, хочу ссать, дочка пошла спать, и я думаю уже о том, что думаю об этом, пытаясь написать, что хочу ссать. Это не имело бы никакого смысла. Unikey Absolutus я мыслил как опыт абсолютного изложения меня, где бы не было места ничему, что бы на самом деле не произошло. Если ты будешь их читать, то увидишь образы, которые оказались и здесь, например, коричневая пепси-пена Ягорбы из-под винтов "калоши", увозившей нас на дачу. Это были не дневники, конечно, дневники я так и не научился вести. Это были потоки сознания, в которых я излагал лишь то, что было. Назвать прозой я это не могу, это не стихи, это какая-то неведомая мне хуйня. Я их создал приличное число, и там были и собака, и весна в Череповце, и Макс, и Театральная. И в какой-то момент я понял, что не хочу этого ничего. Стоила ли эта действительность того, чтобы я так над ней корпел? Разве фантазия - это не честность? Происходящее в моей голове тоже реально. Нет вообще ничего нереального, а значит, нет ничего, что не было бы документальным. Ощущение абсолютной документальности каждого пука преследует меня с самого раннего детства. Если это не так, тогда почему ты только что узнал, что произошло в снежном феврале 2006 года в гаражах за Архангельской? И почему я, написав это, вдруг вспомнил, что гаражи эти были не кирпичные, а металлические, и не за Архангельской, а на Севастопольской. Важно ли это для тебя на самом деле? Моя потеря девственности в гаражах в Москве - это не более правильный эпизод, чем убийство Макса. Меня больше возбуждает то, что я тут выше где-то сказал, что был девственником ещё и после Вологды. Поставил восклицательный знак, а вы все и уши развесили. Только вот когда я это писал, я сам себе верил, потому что память - это полная жопа. Нет, первый мой секс - в Москве летом 2003 года, когда я уже посмотрел на проституток на "Динамо", но ещё не стоял под ржавым грибком во дворе Антона на Фанере. Я опишу и свою дрожь, и совершенно странный вечер, когда я пешком с Петровско-Разумовской дошёл до Большого театра и сел на скамеечку, зная, куда я пришёл и зачем. Холодное лето 2003 года, когда шёл снег в июле. У меня были лакированные dr.marten's и зелёные клеши. И что будет в том рассказе ещё? И разговор с мужчиной около тридцати там будет, и то, как я чувствовал сумасшедший озноб, словно перед прыжком в бездну, и да - минет в гаражах и анальный секс. Это будет для тебя более реалистично, что ли? Однако я много лет смешивал в своей голове этот эпизод с другим, когда я, уже женатый, куролесил с Кузнецовым в той же Москве. Мы тогда тоже пошли на плешку, познакомились с какими-то парнями, но вместо секса поехали к нему домой, где накурились в пиздец. Вот как я мог путать эти случаи, разделённые шестью годами? Почему я поместил мой первый однополый секс в ту ночь, когда никакого секса и не было? Как так вышло, что я никак не мог годами сообразить, почему я утром шёл пешком вдоль каких-то трамвайных путей и как я тем же утром проснулся в квартире Кузнецова в двух шагах от "Щелковской"? Ведь стоял же я в глубинах "Театральной", и покупал он мне L&M красный, потому что синего не было, хотя красный я ненавидел - горькие и сухие. Вот Кузнецов раскладывает плюшки, а вот чуть раньше - мы пьём сладкие коктейли на Китай-городе, а потом курим с какими-то чуваками на плешке. Парень Кузнецова спит в соседней комнате, а я - в хлам. Встаёт хмурое июльское утро, мне нереально холодно, я голоден, как собака, я полночи ходил с каким-то чуваком, сосал его член и чувствовал его потом в своей заднице. Але, с хуя ли мы потом оказались на "Щелковской" со стеклянной штукой и шкатулкой с гашишом? Погоди, а что мы тогда нюхали в комнате на столе? Или это было не тогда? Какая-то сила, у которой нет единиц измерения, тасует воспоминания причудливым образом.

В Unikey Absolutus я, казалось, хотел противостоять этой силе. Я хуячил по клавиатуре и так расправлялся с той бабкой с её злоебучим дедом, с предателями-друзьями по общаге, и всегда пытался передать запах воздуха в городе, когда прошёл дождь. Вот, говорил я себе, записывая это, я как бы оставляю их там навеки, как трупы под снегом. Словно линейный сюжет и точность расположения лиц, слов, стоимость билетов важны сами по себе. Как ритуал для остановки хода времени. Но путаница, святейшая путаница, сейфы, замки и те выдумки, которые там возникают, говорят ничуть не меньше обо мне, надеюсь, с этим никто не спорит.

Вот, положим, я расщепляю себя и из меня пересобирается печальная женщина в красивом платье с турнюром, и её связь с богатым женатым писателем становится ей не под силу. Его жена некрасива, но очень мила, и любой человек непременно оказывался под её обаянием. Я смотрела на неё с чувством полного недоверия. "Надо же, какая блаженная идиотка", - вертелось у меня. Она рассказывала о лете в Дюнкерке, щебетала высоким голосом, что теперь я непременно должна буду ехать с ними в Сен-Мало, где она познакомит меня с кюре. "Этот свет в его глазах, этот свет!" - повторяла она. Горничная принесла кофе. Мне становилось почему-то неловко. Я поймала взгляд девушки, которая случайно, зная, что её не видит хозяйка, посмотрела на неё с благоговением. И как-то совершенно незаметно для себя я подумала, что будет проклят тот человек, кто её предаст. Клод её предавал. И в этой истории нет никаких неверных потерь девственности и блуждания по трамвайным путям, нет и мучительного страха быть чем-то заражённым. Есть же моменты, которые я бы не хотел вспоминать, и у каждого есть. Но все ли я вспомню и опишу? Театральная не важнее того, как я прячусь за занавеской и заматываюсь в неё, когда мать говорит, что бабушка умерла. Есть же вещи, совершенно не передаваемые посредством языка, любого языка. Даже если я запущу генератор запахов, надену на тебя сверхреалистичные 3d-очки и как бы помещу в утренний Череповец 99 года, пытаясь объяснить, что значит юному гомосексуалу осознать себя тем, кем он является, у меня не будет и 1 % возможности, потому что не будет у тебя той занавески. Слова "цельность" или "распад" говорят очень мало. Фотографическая точность мало для меня значит. Зато вот когда в монотонную трясину врезается убийство Макса - это охуенно же. Это не заплатка и не deus ex machina, это - эмоция, пересоздание действительности, а это и есть я сам.