часть Б. Электрички

Трогал ли я его? Да, конечно. И поцелуи были. И в подъезде, и в электричке. В несущемся по Подмосковью поезде, в котором сидит концентрат гомофобии, как мне казалось, целовать мальчика на 15 лет тебя младше, - это как взрыв в самой душе.

Меня осудят родители, в смысле - не осудят, а проклянут, наверное. Или захотят нарезать на куски. Единственное, что я могу сказать в свою защиту, - он сдал ЕГЭ и мы больше не виделись и даже не переписывались. Последний раз я его видел на занятии. Мы прошлись по тестовой части, разобрали текст. Я его попросил написать сочинение и выслать мне фото в ватсап. До экзамена оставалось два дня. Их я проходил из угла в угол, но никакого сочинения так и не получил, и почему-то не осмелился написать. Спустя месяц только получил от матери сообщение: "Огромное спасибо получили результаты 92 балла!!! Теперь пойдём куда хотели изначально! Ещё раз спасибо, сегодня напишу отзыв на сайте".

Как так странно вышло, что на пике чувства мы пришли к сухому отношению по поводу экзамена? Последние недели его, казалось, заботил только русский, и ничего от меня не было нужно. Мать постоянно была дома, понятно, что в этом случае обо всем телесном и думать нельзя, хотя я половину занятия и сидел с эрекцией. Коля, смел я надеяться, тоже был в волнении. Тогда смел. Теперь я не так уверен. Перебирая в памяти последние недели с ним, я все больше сжимаюсь от ужаса и, как всегда, стыда за свою несостоятельность. Мне стыдно думать, что я тщательно перед занятием выбирал одежду, парфюм (тот самый), хотел как-то по-особенному входить в его комнату. А он уже ко мне остыл. Вот он трогает моё лицо и улыбается застенчиво, так застенчиво, что у меня сердце рвётся наружу.

Впервые я увидел его на нашей станции, на Сушкинской. Нет, не впервые, это вообще не так. У меня в расписании уже месяц был Коля по четвергам. Бродячий репетитор очень тщательно выбирает, куда и когда ехать, особенно если сам живёт в пригороде. Как я - на Сушкинской. Мои угодья - вся белорусская ветка, от Кубинки до Тестовской, хотя сам я предпочитал работать в окрестностях Сетуни и Рабочего посёлка. Коля жил на Говорова, то есть на Сетуни, сразу за "Атаком", не впечатлил меня по своим знаниям, но совершенно удивил, появившись на Сушкинской тогда, когда жена меня только привезла на станцию перед электричкой. Это был мой маленький ритуал: приехать минут за десять до поезда и с наслаждением выкурить сигарету в одиночестве. Сушкинская в это время бывала пустынна, хотя, если прийти к следующей электричке, уже заполнялась народом. Ну как заполнялась? Человек десять могло стоять, включая поющего мужика. А тут - только я и в будке кассирша. Она тоже иногда выходила покурить. Мы стояли и не смотрели друг на друга. Деревья уже опали, солнце лилось через прозрачный осенний воздух, пахло креозотом, было слегка тревожно. А тут - парень какой-то в красной курточке. Я посмотрел пару раз на него и вдруг понял, что это и есть Коля. Махнул ему. Странно, думаю, но с другой стороны - если ты живёшь на Сетуни, почему не иметь дачу на Сушкинской или в округе? Это один из самых дачных районов ветки. Но вот он идёт ко мне, а во мне лопается что-то - тревога начинает бить в озноб, мне снова 15. Что это за чувство? Я его ловил в себе тогда, когда хоть кто-то делал странный, неловкий жест по отношению ко мне, и сердце начинало колотиться, а ноги уходили в бездну. Нет, не играй со мной - перебирай перстами, считая ожерелье позвонков. Я ухожу дорогами, мостами, чтобы не знать таинственный озноб. Ты - тишь лесов, ты в сердце иней лёгкий, и гладь озёр, подернутая льдом. Среди шуршанья листьев эти строчки в тумане отзываются седом. Коля громко сказал:

  - Так вы ещё и курите? - и улыбнулся.

  - Еще?

 Он замялся. "Ну, что вы учитель - и курите", - пояснил он. И покраснел, почти слившись с курткой.

- А ты какими судьбами тут?

- Да так, - протянул он. - Дача наша тут. Только маме не говорите. Я прогулял школу.

Унылый день, и солнце не спасает, и чем сильнее льёт свои лучи... Я не ответил, гладь озёр, подернутая льдом.

Мы сели в один вагон, напротив друг друга, и сердце у меня рвалось во все концы земли. И чего ради всё это, когда я уже постоянно

ощущаю колючее страдание вокруг? Полёт птицы, зависшей у окна электрички,

и берёза, рвущая корнями бетон.

Вся эта нищета городских задворок,

среди которых сорняками блуждают бомжи,

они не сеют и не жнут, да, это правда,

но позвольте - позвольте высказаться,

я иной раз лучше в реку сразу,

сразу, чтобы больше не видеть всю радость жизни.

Я не могу сказать, что всё вокруг - дорога,

это не моя метафора, она безлика и чужда.

Наверное, ты верно тогда определила, сходу:

моя метафора - погибшая тёмная лошадка Бодлера.

Ничто никуда не движется, как та птица:

она зависла свои раненым крылом в вязи,

свистящей вдоль стекла и рельс.

И рельсы, и шпалы - это всё стоит и не дышит даже, меняюсь только я сам, и в одну и ту же реку - да, два разу уже, или даже три, с головой.

Странно, как руками баянист-попрошайка водит, раскручивая мехи песен своих народных.

Нет, нет, я не могу слышать, невозможно,

ведь это значит, что время куда-то идёт.

Ощущать, глотая треснутым сухим горлом,

ощущать, как копошится кишечник внутри,

как сплетаются жирными кольцами мысли в мозгу,

для этого всего-то надо срастись с берёзой,

что стоит вон там, где свернула птица,

и никогда, слышишь, никогда не уметь говорить

своё самое первое слово.

Он шёл рядом, занятие с Аней у меня так ловко выходило по четвергам перед Колей - тоже на Говорова, но ближе к Можайке, и я удивился, когда понял, что он не отстал от меня, свернув к своему подъезду. До занятия у Ани оставалось полчаса, и мы встали у торца его дома. Я закурил и посмотрел на него. Коля молчал. Его трясло. Солнце почти совсем зашло, холод был уже почти зимний, но я видел, что его не от этого трясёт.

  - Давай зайдём в тепло, хорошо? - сказал я, и мы пошли в подъезд. Я, конечно, должен был отменить Аню, написать что-нибудь про внезапную головную боль, но мне нужно приносить деньги в семью, кормить жену и дочь. Значит, я должен успокоить парнишку, и у меня есть на это минут двадцать. Мы поднялись по чёрной лестнице на второй этаж, и он вдруг сказал:

  - На вашей станции я час целый вас ждал. Я не ходил в школу, чтобы приехать туда. Вы сами сказали, что оттуда ездите. 

Он закрыл глаза руками. 

  - Теперь вы считаете меня уродом!

  - Да с какого хрена ты так решил?

  Я не знал, что и сказать.

  - А дача ваша?

  - Нет у нас дачи. Есть деревня в сторону Чехова.

И тут я спросил самое глупое, что мог спросить. Неловкое, стыдное.

  - Так, и чего же ты от меня хочешь?

  Он зажмурился, и пока его глаза были закрыты, я перебрал за доли секунды наши занятия, его намёки. В какой момент я стал таким толстокожим? В том феврале ещё?

Его мама по телефону казалась очень высокомерной особой, но это - вечный мой провинциальный косяк. Московский говор кажется напором самомнения и небрежности. 

  - Ну мы хатели его а-ддать в пиар, он сказал, что мог бы этим заньмаца, ну а там не только же русский, ну ещоо с русским у нас ну камси-камса, а вот с литературой-то у нас Елена Ба-а-ахировна сказала - конь не ва-аляса.

Но оказалась мировой тёткой, поразительно маленького роста, ухоженная и уютная. Коля рядом с ней стоял тонким тростником. Заложив руки за спину, он утоньшился ещё сильнее, а нос выделился. Это для меня плюс, я всегда любил парней с прикольными носами. Лет в 16-17 обожал Тома Круза. С гордостью объявляю, что у Коли был нос как у Круза!

Он, бесконечно стесняясь, рассказал, что не прочитал ни "Войну и мир", ни "Преступление и наказание". И вообще из программы 10го класса выпал, были проблемы какие-то. Это я потом узнал, что он прогуливал как черт эту школу, потому что костяк тех, кто его буллил в 9-м, почти в полном составе пошёл в старшие классы. На первом занятии я сидел глухой и слепой. Уже несколько лет я жил в гетеробраке, создавая для друзей и родителей картину счастливой семьи. Эти годы были заняты чем угодно, только не поисками возлюбленного. Наверное, если бы я в своё время обратился к кому-то за помощью, все бы вышло иначе. Я смутно помнил, что в моей жизни было что-то не очень хорошее, я помню, что жил несколько месяцев по инерции, и даже веселился - по инерции, да, и такое бывает. Коля сумел меня как бы растормошить. Спустя годы я читаю на Профи отзыв, оставленный его мамой:

"Мы начинали с низкого уровня по русскому и с нуля по литературе. Учитель сумел увлечь сына предметами. Был пунктуален. Материалы были интересные, сын не хотел отлынивать, хотя раньше литературой не интересовался. Как итог - 91 по русскому и 82 по литературе. Огромное благодарность! Да, я бы рекомендовала данного учителя".

Он касался легко, полные его губы шептали о восприятии романтизма.

Мальчик почему-то однажды понял, что это будет очень здорово - оказаться на Сушкинской. Он нашёл яндекс-расписания, пересёк дорогу и купил билет до Сушкинской. У него в телефоне были скриншоты поездов, отьезжающих от Сушкинской - и тех, где будет лишь он сам, один, и тех, где в окнах за отражением кустов угадывались мы оба. К его немалому испугу, эти поезда совпали в одном - он молча смотрел то на мои руки с обгрызенными ногтями, то наружу. Чего же ты хотел? Нет, не так, а грубо как-то я рванул: и чего же ты хочешь? Сказал - и устыдился. Коля затрепетал, а мне стало так горько, что я тронул его нос. А потом и поцеловал в нос.

Мне вообще не даются такие моменты. Все время кажется, что это пошлятина какая-то. Тронул нос, да поцеловал, а он, чувствую, ответил, и скользнуло что-то, и т.п. Давайте просто скажем: когда я вернулся от Ани, то увидел, что он все ещё стоит у того же окна. Это было так восхитительно!